Чанцев А. Когда рыбы встречают птиц: люди, книги, кино. – СПб.: Алетейя, 2015. – 696 с.

Мир един, яростен и прекрасен. Искусство вполне эпично, трансгрессивно и увлекательно. В онтологическом смысле труп разлагающейся бодлеровской лошади не менее восхитителен (а процесс тления, возможно, даже более лиричен), чем цветение сакуры в храме Ясукуни в Токио. Поэтому-то прозаик, критик и японист (в анамнезе кандидат филологических наук), автор трех книг Александр Чанцев (р.1978) в принципе интересуется всем.

Ирландский фолк, последний концерт странноватого Сергея Кулагина, запечатленная пластика движений в фильмах Вима Вендерса, молчаливое неучастие в кинопроцессе Артура Аристакисяна, новый беллетристический роман Марины Ахмедовой (зарекомендовавшей себя «кавказской» писательницы), политизированная эстетика Эдуарда Лимонова, чистосердечная история культовой модели Верушки и очередная биография Джойса, а также многое, многое другое.

Собственно обо всех этих малосопоставимых (на первый взгляд) вещах и повествует его новый критический сборник «Когда рыбы встречают птиц». Четыре плотноупакованных раздела: «Голоса», «Отзвуки книг», «Звуки музыки» и «Шорох кинопленки» звучат, резонируют и мелодически перетекают один в другой. Так как мелос («в его древнегреческом смысле» – одна из значимых оговорок автора) если не основное, то вполне весомое требование Чанцева к культпродукту.

Иерархия соответствующая. «Самое важное искусство – не литература, а музыка. <…> Выше музыки – только молчание». То есть сначала звук, потом слово, затем образ. А текст (как и любое другое произведение) полноценнее всего существует в контексте (культурном и биографическом). Подход вполне постструктуралистский, недаром имена Делёза, Барта и Деррида упоминаются в сборнике через страницу. Впрочем, в книге есть и кивок другой постмодернистской традиции, поэтому камушки летят в сторону Хайдеггера, Гуссерля, Чорана и Юнгера, а также доброго десятка иных философов. Порой даже складывается впечатление, будто автор не столько обживает культурное пространство, используя чужие концепты, сколько отбирает их лакомые части для своей еще формирующейся системы. Например, на ура идут приемы деконструктивизма, с его отрицанием привычных представлений и конструированием смыслов в процессе прочтения.

В этом плане раздел «Голоса» имеет, конечно, ключевое значение. Хотя назвать подобные тексты «интервью» можно с большой натяжкой. Ответы (а порой и вопросы) периодически переходят то в пространные монологи, как в случае беседы с Дмитрием Дейчем, когда вопрошающий и интервьюируемый для прояснения позиций и вовсе могут поменяться местами, то в заряженный обмен культурными импульсами – разговор с Александром Иличевским. В итоге, перед нами не привычный пинг-понг – вопрос-ответ. А что-то вроде баскетбола на одной из киношных гарлемских площадок, когда большой черный парень перед броском картинно демонстрирует окружающим несколько суперских финтов.

Вот и Чанцев в диалоге с прозаиком Андреем Бычковым перед тем, как поинтересоваться, правда ли тот использует литературные тексты в практике гештальт-психолога, ввинчивает крученый: «Mesure de la demesure». Возможно, когда-нибудь будет написана работа о влиянии болезней мозга на новую словесность – ведь энцефалитному жучку в сибирских лесах, как говорят, мы обязаны лучшим песням Летова… Что касается нынешнего сближения лирики и физики в определенном пределе, то можно, видимо, предположить, что обе апеллируют к тому высокому уровню знания, о котором давно уже было сказано, что ум уводит от Бога, а большой ум – приводит».

По сути же Чанцев-интервьюер не формулирует вопрос, но сигналит оппоненту: чувак, а теперь твоя очередь показать нам свое искусство… И собеседники как-то по-детски откликаются на эти посылы.

Так, писательница-фантаст Вероника Кунгурцева углубляется в рассказ об урбанистской мифологии, историк-японист и политолог Василий Молодяков сетует о взаимной неосведомленности между Россией и Японией, а критик Дмитрий Бавильский рассуждает о том, что «плотных, насыщенных книг сейчас много меньше, чем выставок или концертов» (и самое любопытное, что Чанцев с ним соглашается, да и неприятная для многих, но резонная, мысль о том, что современная русская литература глубоко провинциальна то и дело срывается уже с его собственных губ).

Впрочем, кроме занятной интеллектуальной бравады эти диалоги имеют и практическую пользу. Подтверждают (а иногда и опровергают) выводы, сделанные уже Чанцевым-критиком во втором, реже третьем и четвертом разделах (все-таки обсудить эстетические предпочтения того или иного писателя/музыканта/режиссера проще в случае здравствующего русско — (реже японо-) говорящего собеседника, прояснение взглядов остальных происходит путем чтения сопутствующего материала). Однако портреты получаются занимательные, будь то «лимонствующий» перформансист и «дебютант» Алексей Шепелёв, неожиданно откровенный прозаик Сергей Солоух («не думаю о бессмертии, великой миссии или на худой конец Нобелевской премии») или «зависший» в Мюнхене снописец Александр Мильштейн.

Что же до книг, концертов и фильмов (непосредственно культурного продукта большинства из интервьюируемых), то ли из-за чанцевской всеядности, то ли благодаря гуманистическому подходу и презумпции невиновности, работающей тут на полную катушку, почти все описываемое (кроме редких случаев заведомого превознесения, пример — гениальная стилистика Саши Соколова) изначально нивелировано (последняя книга детективщика Хёга равна «человеконенавистническому» роману Мишеля Ульбэка, а японский джаз-дуэт Ego-Wrappin’ значится в одном списке с канадской блондинкой Chinawoman). Происходит это в том числе и потому что, как критика Чанцева привлекает все странное и неожиданное, создаваемое на стыке жанров, языков, культур и направлений, проще говоря, то самое кровоточащее мясо настоящей поэзии в мандельштамовском смысле. Ну а нехилый движок прилагается. Ведь примерно так же Чанцев и пишет свои эссе и рецензии. Поэтому кайф, драйв и рок-н-ролл обеспечены на все 700 страниц.

Автор то умело интригует читателя неожиданной параллелью, вроде «Премьера «Generation П» Виктора Гинзбурга затмила, кажется, другую премьеру – более значимую и уж точно дольше ожидаемую – «Мастер и Маргарита» Юрия Кары. <…> Между тем, оба фильма действительно поколенческие в том смысле, что они о 90-х годах», то сразу же затягивает на глубину ловким умозаключением: «Битники, как известно всему когда-либо хипповавшему человечеству, изобрели все – а что они не изобрели, то в этом и не нуждалось». А уж завладев вниманием, окончательно впечатляет читателя россыпью аллюзий и парадоксов.

Так, грандиозная невстреча Даниила Андреева (поэта, сидельца, автора прекрасной «Розы мира») и морфиниста Михаила Булгакова, чей «демонический» роман до сих пор будоражит умы, Чанцевым трактуется в совершенно неожиданном ключе. «Если бы у Михаила Афанасьевича Булгакова и был четкий прототип для Мастера, то им был бы как раз Андреев».

Не менее виртуозно увязываются в одно эссе фильмы Алекса де ла Иглесиа (представителя артхауса), Апичатпонги Вирасетакуны («каннского триумфатора»), ищущего ответ на свой «проклятый вопрос» Алехандро Гонсалеса Иньярриту и почти незнакомого русскому зрителю Гаспара Ноэ. Ну а дальше начинается что-то вроде магии. Взвинтив читателя до предела, Чанцев отправляется вмести с ним по реке цитат, тем самым позволяя ощутить обоим живую пульсацию чужого стиля.

Из рецензии на «Грузию», экспериментаторскую книжку Ольги Комаровой: «Сказано же в «Великопостных салочках», что «кощунство – тоже литературный прием», о «своеобразной отрицательной подготовке к духовности» и тех настоящих святых, что «открыты для плохого и хорошего в равной степени, а вот в вас нет святости». «Дрожащая, как колокольный звук», она на панели играет юродивой, на погосте устраивает хэппининг, как герой «Священных моторов» Каракаса, толкаясь локтями, пристраивается на паперти среди московских дурочек Христа ради (апологии собственной глупости, «самая неполноценность, самая глупость моя ставит меня в особое положение и дает мне некое абсолютное право»)»…

Недаром в разговоре с уже упомянутым Дмитрием Дейчем Чанцев формулирует: «Критика в идеале видится мне красивым, сложным и интересным текстом, гордо, но дружелюбно идущим рядом с текстом авторским. То есть это текст и метатекст». И дальше на встречный вопрос собеседника: «Возможно ли в литературе (шире – в искусстве)» явление «в себе», вне традиции?» отвечает, что поиск такого явления и есть «смысл самой деятельности критика или скорее даже книжного рецензента».

Что еще? Внутренняя Монголия Александра Чанцева – это микс стилей и языков, четкое убеждение в том, что «писать после Джойса так, будто его не было, невозможно – хотя бы потому, что читатель уж точно читает после Джойса (да и стояще писать после Джойса так, будто его не было, может только гений сопоставимого масштаба)». Рефреном в книге звучат постоянные возвращения к японской теме, нигилистическому образу Лимонова, хорошей музыке и сложному кино.

Впрочем, обнеся флажками фундаментальные принципы и вкусовые предпочтения автора, сборник уже в ближайшее время рискует стать большим навигатором для современного интеллектуала. Ведь от предыдущих узкоспециализированных изданий самого Чанцева («Литература 2.0: Статьи о книгах» и «Бунт красоты. Эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова») и подобных отчетных собраний текстов прочих критиков, например, «Парфянской стрелы» Льва Данилкина, книгу отличает не только всеохватность (размышления о кино и музыке дают мощнейший толчок для возникновения новых аллюзивных гибридов), но и бОльшая смысловая и стилистическая глубина.

Так что лет через десять, когда профессия рецензента подобно метранпажу докомпьютерной эпохи сделает нам ручкой, и все мы будем вынуждены искать другую работу, не забудьте, отвечая на вопрос ваших детей: «Кто такой рецензент и чем он занимался?» – в качестве иллюстрации помахать перед их любопытными носами рассыпающимися страницами Александра Чанцева, к тому времени в уже засаленной обложке…

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>